Jardin Majorelle (Сад Мажорель)

Этот сад был студией художника Жака Мажореля, который переехал жить в Марокко в 1919 году, для того, чтоб продолжить карьеру и вылечить туберкулез. Территорию, на которой сейчас расположен сад, художник приобрел в 1924 году и обосновал здесь свою студию. Мажорель, как и Клод Моне, был увлечен коллекционированием растений, финансировал ботанические экспедиции, поддерживал деловые отношения с ботаниками всего мира, обменивался с ними редкими экземплярами. Из своих поездок он привозил североамериканские и мексиканские кактусы, азиатские лотосы, необыкновенные растения из Южной Африки.

После смерти Жака Мажореля в 1962 году, сад некоторое время был заброшен, а дом шел под снос. Но известный французский кутюрье Ив Сен-Лоран и его друг Пьер Берже в 1980 году выкупили территорию сада и взяли на себя заботу о его восстановлении и поддержании. Было потрачено немало сил и средств и на восстановление дома. Старая студия художника была переделана под небольшой музей исламского искусства. Сейчас здесь можно видеть акварели Мажореля, посвященные природе и ландшафтам южного Марокко. Также здесь находятся частные коллекции Ив Сен-Лорана.

Сегодня сад Мажорель открыт для посещения туристов. На входе посетителя встречают пышный фонтан и небольшая бамбуковая аллея с лавочками. После 40-градусной жары Марракеша вы оказываетесь в тихом тенистом саду, где поют птицы, а цвета и краски радуют глаза.

Идея Жака Мажореля заключалась в том, чтобы выкрасить дом в ярко синий цвет, который бы резко контрастировал с пышной растительностью сада. Впоследствии, этот цвет назвали "Синий Мажорель".

На главной аллее, ведущей к вилле, расположен длинный водоем, в конце которого находится маленькая беседка в марокканском стиле. Она утопает в зелени экзотических растений, представленных здесь во всем своем многообразии. Еще со времен Мажореля, здесь представлены широкие вазы из обожженной глины желтого, зеленого или "живого" синего цвета. Они резко контрастируют между собой - различные оттенки зеленого, лимонная желтизна и особенный синий цвет, который зимой приобретает тот же оттенок, что и небо. Некоторые смело называют этот садовый ландшафт одним из чудес света.

Больше фотографий:
gardener.ru/gap/garden_guide/page261.php?id=137...

@темы: Марокко, Природа

---

«Армянский герольд» | Акоп Коджоян

@темы: Искусство, Армения

---

«У реки» | Поэзия Древнего Египта

1 Сестра - на другом берегу.
Преграждая дорогу любви,
Протекает река между нами.
На припеке лежит крокодил.

Вброд я иду по волнам,
Пересекая теченье.
Храбрости сердце полно.
Тверди подобна река.
Любовь укрепляет меня,
- Как от воды заклинанье,
Пропетое девой.
Я вижу ее приближенье - и руки простер.

Сердце взыграло,
Как бы имея вечность в запасе.
Царица моя, подойди,
- Не медли вдали от меня!

2 Ее обняв, я ощущаю
Ответное объятье рук ее,
Напоминающее негу Пунта,
Смолою благовонной умащенье!

3 Когда от поцелуя моего,
Помедлив, разомкнутся
Ее уста - Я опьянен без хмеля.
Когда наконец уготовишь ты ложе, слуга?
Говорю я тебе:
Покров из виссона возьми, чтобы тело ее облегал.
Только не вздумай царское класть полотно!
Простого - беленого - остерегайся подавно!
Тканью, что миррой пропитана, ложе укрась для нее.

5 Быть бы мне черной рабыней,
Мойшицей ног!
Мог бы я вволю Кожей твоей любоваться.

6 Рад бы стиралыциком стать я
На один-единственный месяц:
Платья твои отмывать
От бальзама и мирры душистой.

7 Быть бы мне перстнем с печатью на пальце твоем!
Ты бы меня берегла,
Как безделушку,
Из тех, что жизнь услаждают.

@темы: Египет, Женщины, Литература

---

Туркменские традиционные костюмы

Моя слабость. Обожаююююю.

@темы: Туркменистан, Традиционные Костюмы, Центральная Азия

---

«Девушки из Туркестана» | Jin Shangyi

Картина китайского художника Jin Shangyi (родился в 1934 году в городе Цзяоцзо, что в провинции Хэнань) «Девушки из Туркестана» является одной из лучших работ знаменитого мастера. У меня она самая любимая.
Восточный Туркестан или Уйгурстан (уйг. Uyghurstan) или Восточный Туркестан (уйг. Sherqi Turkistan — историческое название региона в Центральной Азии, в настоящее время входящего в состав Китая, и названного колониальным названием «новая граница» — кит. «Синьцзян». Включает в себя Кашгарию (южная часть) и Джунгарию (северная часть).
(Википедия)

@темы: Живопись, Китай, Искусство, Женщины

---

«Дети нашей улицы» | Нагиб Махфуз

Потрясающий роман моего любимого писателя.

«Дети нашей улицы» - главный труд великого египетского писателя, лауреата Нобелевской премии Нагиба Махфуза.
Это роман-притча о возникновении трех мировых религий: иудаизма, христианства и ислама, аллегория религиозной истории человечества... Истории полной соперничества и борьбы, надежд и любви, предательств и чудес, а главное - веры.

@темы: Египет, Религия, Африка, Литература

---

Красавицы

Таджикская девушка в традиционном костюме:

Узбекская девушка, тоже в традиционном костюме:

@темы: Узбекистан, Традиционные Костюмы, Женщины, Таджикистан, Центральная Азия

---

«Семирамида у трупа Ара Прекрасного», Вардгес Акопович Суренянц

@темы: Искусство, Легенда

---

Лао Шэ | «Соседи»

Госпожа Мин – женщина себе на уме. Она родила мужу сына и дочь, но все еще завивает волосы, хотя ей вот-вот стукнет сорок. Госпожа Мин не в ладах с грамотой и, зная за собой этот недостаток, старается восполнить его неустанными заботами о семье: печется о детях, о муже.
Детям госпожа Мин во всем потворствует, не смеет их поучать, наказывать. Даже сердиться на них в присутствии мужа не решается, ибо понимает: она доводится им матерью лишь потому, что он – их отец. Надо постоянно быть начеку: муж для нее – это все. И она не может ни бить, ни ругать его детей. Не то, чего доброго, он в гневе прибегнет к крайнему средству – женится на другой, она же не сможет обзавестись другим мужем.
Госпожа Мин – особа весьма подозрительная. Ее приводит в трепет любая бумажка с иероглифами – в них скрыта какая-то тайна. Вот почему она ненавидит всех этих барынь и барышень. Собственно говоря, ее муж, ее дети ничем не хуже этих образованных господ. Да и сам господин Мин не станет отрицать, что он умен, наделен способностями и занимает высокое положение в обществе.
Госпожа Мин никому не позволит говорить о своих детях дурно, упрекать их за шалости. Плохие дети – значит, плохая мать. А этого госпожа Мин не потерпит. Она во всем повинуется мужу и детям тоже. Остальных же ни во что не ставит. Считает себя самой умной и постоянно кичится перед соседями и слугами.
Если ее дети подерутся с чужими, она сломя голову бросается в бой. Пусть знают, с кем имеют дело! Как луна отражает свет солнца, так и она призвана олицетворять силу и величие своего супруга.
Слуг она ненавидела – они относились к ней с презрением. Вслух, разумеется, этого не высказывали, но в их Взглядах можно было прочесть: «Сними свой наряд, и будешь такой же, как мы, а может, и хуже». Их презрение было особенно заметно, когда госпожа Мин против них что-нибудь замышляла. В бешенстве она готова была проглотить их живьем и часто отказывала прислуге от дома, чтобы хоть как-то выместить свою злость.
Обращаясь с женой как диктатор, господин Мин в то же время прощал ей ссоры с соседями, увольнение прислуги и даже то, что она потакает детям. Здесь он предоставлял ей некоторую свободу, поскольку она стояла на страже интересов семьи. В нем сочетались подобострастие и высокомерие. В душе презирая жену, он не мог позволить другим относиться к ней непочтительно. Какой бы она ни была, она – его жена. Жениться вторично он не мог, так как служил у богатых иностранцев, верующих фанатиков, и развод, как и повторный брак, лишил бы его выгодного места. А раз уж ему суждено терпеть такую жену, он не допустит пренебрежительного к ней отношения. Сам он мог и прибить ее, другим же не позволил бы даже косого взгляда. Никаких чувств он к жене не питал, зато детей любил безмерно. Раз он сам выше других во всех отношениях, то его чада и подавно.
Господин Мин ходил с высоко поднятой головой. Виноватым перед женой себя не чувствовал, обожал детей, имел приличную службу и не страдал решительно никакими пороками. Он считал себя просто святым. Ни от кого не зависел и мог ни с кем не церемониться. День он проводил на службе, вечер посвящал детям. Книг никогда не читал, полагая, что в них мало проку – он и так все познал.
Соседей господин Мин не только не удостаивал приветствием, но даже отворачивался при встрече.
Дела государства и общества его нисколько не интересовали. Единственное, о чем он мечтал,– это скопить побольше денег и зажить независимо, в полном благополучии.
И все же господин Мин не всем был доволен. А ему так хотелось быть довольным всем. Но в жизни каждого человека есть нечто, существующее помимо его воли. И от этого никак не избавиться. В его душе было пятнышко, все равно что крапинка на кристалле. И он хорошо видел его, это (одно-единственное) пятнышко. В остальном – господин Мин твердо верил и гордился этим – он был совершенно чист. Но это пятнышко… Господин Мин не мог от него избавиться, оно все росло и росло.
Он знал, что жена о нем догадывается, что в этом – причина ее чрезмерной подозрительности. Чего только она ни делала, чтобы этого пятнышка не стало, но оно росло. Об этом можно было судить по улыбке мужа, по выражению его глаз. Только дотронуться до пятнышка она не смела, боялась обжечься – ведь это пятно на солнце. А вдруг его тепло перейдет к другой? Надо что-то предпринять.
Как-то детишки Минов украли у соседей виноград. До этого они постоянно рвали там цветы – забор был слишком низким. Жившие за забором супруги Ян не жаловались на детей, хотя очень любили цветы.
Господин и госпожа Мин, разумеется, не одобряли такого поведения детей, но признаваться в этом не хотелось – ведь дети не чьи-нибудь, а их собственные. Да и потом цветы – не бог весть что. Сорвешь, ничего особенного не случится. Более того, Мины решили, что если из-за такого пустяка Яны потребуют объяснений, значит, они просто не понимают хорошего отношения. Соседи Ян, однако, не беспокоили супругов Мин, и госпожа Мин решила, что они их просто боятся. Что же до господина Мина, то он давно уверовал в это. И вовсе не потому, что соседи как-то проявляли свой страх. Просто он не сомневался в том, что все должны трепетать перед ним, поскольку он неизменно ходит с высоко поднятой головой. К тому же соседи Ян учительствовали, а господин Мин презирал такого рода людей: нищие – и перспектив никаких. Особенно ненавидел он господина Яна. И все потому, что уж очень хороша собой госпожа Ян. Да, господин Мин не терпел учителей, но женщина, да еще хорошенькая – совсем другое дело. Подумать только, какой-то голодранец и такая прелестная жена! Куда до нее его собственной супруге! Прямо зло берет! И как только такая красавица согласилась выйти за учителя? Куда она смотрела?! Негодование его с каждым днем росло. Он не мог справиться с собой. Это не прошло мимо госпожи Мин – глаза мужа слишком часто скользили по низенькому забору. Поэтому госпожа Мин и одобряла поступки детей. Поделом этой госпоже Ян! Она заранее все продумала: пусть только осмелиться эта женщина рот раскрыть, она ей покажет!
Господин Ян был образцом нового человека в Китае. Он отличался чрезмерной вежливостью и всюду старался продемонстрировать свою образованность и хорошие манеры. Он знал, что соседские дети хозяйничают в его саду, однако говорить об этом не хотел: ведь господа Мин, если они люди воспитанные, рано или поздно придут с извинениями. Силой не вынудишь человека раскаяться – только поставишь его в неловкое положение. Однако господа Мин не шли, а господин Ян не позволял себе сердиться: пусть они будут неделикатными, ему же следует помнить о собственном достоинстве. Но когда дети оборвали виноград, господину Яну стало не по себе. Жаль было не столько винограда, сколько потраченного времени. После трех лет неустанных забот виноград впервые принес плоды. Немного, всего несколько кистей,– и те оборвали дети. Госпожа Ян решила поговорить с госпожой Мин. В душе господин Ян не был против и все же старался отговорить жену. Его воспитанность взяла верх над гневом. Жена, однако, была иного мнения. Она полагала, что пойти надо, не ссориться, не драться, а просто вежливо поговорить с госпожой Мин. Господин Ян, опасаясь, как бы жена не сочла его малодушным, уступил ее желанию. И соседки встретились.
– Госпожа Мин? Моя фамилия Ян,– вежливо представилась учительница.
Госпожа Мин хорошо знала, что привело сюда госпожу Ян, и в душе люто ее ненавидела.
– Эка новость!
Госпожу Ян, как женщину воспитанную, слова эти вогнали в краску, и она пришла в замешательство. Но надо было что-то ответить, и она сказала:
– Ничего особенного не случилось… Дети… Впрочем, это пустяки… дети оборвали виноград.
– В самом деле? – певучим голоском проворковала госпожа Мин.– Дети любят виноград. Есть его я им не позволю, но если нравится, пусть играют.
– Нашим виноградом? – Госпожа Ян переменилась в лице.– Он так нелегко нам достался! Целых три года! И только сейчас уродил!
– Я и говорю о вашем винограде! Такая кислятина! Но дети пусть поиграют! Он же никуда не годится, ваш виноград, да и было-то там всего ничего – не то кисть, не то две.
– Дети,– госпожа Ян вспомнила о проблемах воспитания,– все балованные. Но господин Ян и я, мы так любим цветы.
– О! Господин Мин и я, мы тоже любим цветы!
– Ну, а если бы ваша цветы рвали чужие дети?
– Кто посмел бы?!
– Но ведь ваши дети рвут чужие цветы?
– Это ваши-то? А вы переезжайте куда-нибудь в другое место. Нашим детям нравится рвать чужой виноград, просто так, чтобы позабавиться.
Госпожа Ян не знала, что сказать. Пока она шла домой, губы у нее дрожали, а увидев мужа, бедняжка чуть не расплакалась.
Господин Ян долго ее утешал. Он понимал, что соседка не права, но что поделаешь? Госпожа Мин – женщина малокультурная, и вступать с ней в пререкания – значит ронять собственное достоинство. Однако госпожа Ян была иного мнения и считала, что муж должен вступиться за нее. После долгих размышлений господин Ян решил, что сосед, по всей вероятности, не так груб, как его жена, и лучше всего договориться с ним, только не в личной беседе. Он пошлет Мину письмо, очень вежливое, очень церемонное письмо, не будет вспоминать о встрече жен, о шалостях детей, а только попросит его дать наказ детям не рвать. чужие цветы. Именно так, казалось ему, должен воспитанный человек. Еще ему приходили на ум такие приятные слова, как: «дружба между соседями», «чрезвычайная признательность», «искренняя радость»… Он даже представил себе, как растроган будет господин Мин, получив его, господина Яна, письмо, и как сам придет с извинениями. Довольный собой, он написал господину Мину пространное послание и велел прислуге отнести.
Госпожа Мин, выставив соседку, пребывала в самом приятном расположении духа. Ей давно хотелось насолить этой женщине, и вдруг такой случай.
Госпожа Мин представляла себе, что скажет госпожа Ян своему мужу, возвратись домой, как потом соседи раскаются – может, и нехорошо красть чужой виноград, но нужно же понимать, чьи это дети. И вовсе не следует обижаться на то, что дети семьи Мин сорвали несколько кисточек винограда… Госпожа Мин ликовала! Пусть эти Яны знают свое место.
Но тут от соседей пришла служанка с письмом. А госпожа Мин, как известно, была особой подозрительной. Ну и решила, конечно, что госпожа Ян написала письмо господину Мину, чтобы насолить ей. Она и так не терпела госпожу Ян. Но что та умела писать эти проклятые иероглифы? вызывало в ней лютую злобу. И госпожа Мин решила не принимать письма.
Служанка ушла, но госпожа Мин никак не могла успокоиться: а что, если письмо снова пришлют, когда возвратится господин Мин! И хотя она хорошо знала, что муж обожает детей, по письмо-то было от госпожи Ян. Чего доброго, он еще поскандалит с ней из-за этой женщины, а может статься, и прибьет. Стыда не оберешься, если та узнает! Уж лучше пострадать из-за чего угодно, только не из-за этой бабы… О нет! Она должна во всеоружии встретить мужа: прежде всего она расскажет ему, какой скандал учинили соседи из-за своей кислятины, пусть муж потребует извинений. Узнав обо всем, он наверняка откажется принять письмо, и она, госпожа Мин, одержит полную победу.
В ожидании мужа госпожа Мин обдумала все, что скажет, решила даже пустить в ход любимые слова своего повелителя.
Она попытается воздействовать на его отцовские чувства. Он мог бы простить госпожу Ян, не скажи она, что дети дурно воспитаны. А так не будет ей прощения! Если прибавить к этому его негодование по поводу того, что она вышла за голодранца,– хорошего ждать не приходится! Еще нужно сказать мужу, что соседи намерены прислать письмо и требовать извинений, тогда ненависть его к Янам станет безмерной. Он и так не терпит этих нищих бумагомарателей. Господин Мин служит у иностранцев и хорошо знает, что цену имеют только контракты, напечатанные на машинке, да подписи. А что пользы от писем каких-то там драных учителишек? Пусть присылают, он все равно не примет. Но, может быть, злополучное пятнышко заставит его любопытства ради взглянуть на иероглифы, написанные госпожой Ян? Иероглифы муж ненавидит, но опять-таки, смотря кто их писал. Госпожа Мин и это предусмотрела. Она скажет мужу, что письмо от господина Яна. Не так много времени у господина Мина, чтобы читать всякие дурацкие письма. Господину Мину хорошо известно, что подпись иностранца стоит куда больше, чем письмо самого крупного китайского чиновника.
Госпожа Мин выслала детей за ворота, строго-настрого наказав им не принимать никаких писем, да и сама не зевала, то и дело поглядывая на соседский дом. Довольная своими успехами, она размечталась – решила даже предложить мужу приобрести домик, в котором живут соседи. Господин Мин, конечно же, согласится, хотя и не располагает свободными деньгами. Такое предложение – бальзам на его душу. И совсем не важно, снимают Яны дом или он их собственный. Они должны будут его продать, раз того хотят Мины. Иначе и быть не может! А как приятно будет господину Мину услышать от детей: «Скоро мы купим этот домик!»
Покупка дома была бы самой большой победой. Ведь господин Мин мечтает о покупке дома, земли, машины, драгоценностей… И, мечтая, всякий раз чувствует собственное величие.
Но господин Ян и не собирался снова посылать письмо. Восприняв поступок соседей как намеренное оскорбление, он даже подумывал о том, что не худо бы помериться силами с господином Мином. Думать, конечно, можно, но положение учителя не позволяло ему поступать подобным образом. Он только сказал жене, что Мины – негодяи и связываться с ними недостойно. Это принесло ему некоторое утешение в отличие от госпожи Ян, которая просто не знала, как поступить. Ей вдруг стало казаться, что от чрезмерной вежливости толку мало. Она с грустью поведала мужу о своих переживаниях и этим в какой-то мере сняла тяжесть с его души.
Супруги как раз беседовали, когда вошла служанка с письмом. Взглянув на конверт, господин Ян увидел, что письмо адресовано господину Мину. Он хотел было распечатать, но тут же подумал, что не пристало порядочному человеку так поступать, и велел отнести письмо соседям.
Госпожа Мин только этого и ждала. Заметив, что прислуга соседей направляется к ним, она, не полагаясь на детей, сама пошла в наступление.
– Неси обратно! Никто не станет читать ваших писем!
– Это господину Мину, – сказала служанка.
– В самом деле?! У господина Мина не так много времени, чтобы читать ваши письма! – Госпожа Мин была полна решимости.
– Да это же ваше письмо, оно попало к нам по ошибке,– и прислуга протянула конверт.
– По ошибке, говоришь? – госпожа Мин вытаращила глаза, но тут же заявила: – Вот пусть и читает твой хозяин. Будто я не вижу! И не думайте меня провести!
Хлопнула дверь.
Служанка вернулась с письмом. Господин Ян оказался в затруднительном положении. У него не было ни малейшего желания нести письмо самому или его распечатывать. В то же время он понимал, что его сосед – изрядный негодяй. Ведь господин Мин к этому времени возвращается с работы, значит, и он заодно с женой. Что же делать? Вскрывать чужие письма – не велика заслуга. И после долгих размышлений он решил послать письмо по почте, предварительно исправив адрес и наклеив марку. «Я же и в убытке»,– улыбнулся он про себя.
На другой день поутру супруги заторопились на работу и о письме забыли. Господин Ян вспомнил о нем уже в школе, но возвратиться домой не мог. «Хорошо еще,– подумал он,– что письмо обычное, значит, ничего важного в нем, пожалуй, нет. Получат днем позже, не беда». Придя домой, Ян поленился выйти и положил письмо вместе с учебниками, чтобы отправить на следующий день. Но как раз когда Яны собирались обедать, у соседей разразился скандал. Будучи человеком щепетильным, господин Мин бил жену тихо, жена же его придерживалась иных взглядов на приличия – ревела во все горло; дети не осмелились остаться безучастными и вторили матери.
Господин Ян, конечно, не мог знать причины скандала, но почему-то вспомнил о письме. А вдруг письмо очень важное и весь шум из-за него? При этой мысли Яну стало не по себе. Но распечатать письмо не хватило духу. Вскрывать или не вскрывать? Он так был угнетен, что даже есть не мог.
А вечером встретились служанки обоих господ. Раздоры хозяев не повлияли на их отношения. Прислуга Минов рассказала подруге, что хозяин поколотил хозяйку из-за какого-то письма, очень важного. Когда прислуга Янов сообщила об этом своим хозяевам, господин Ян так разволновался, что всю ночь не сомкнул глаз. Значит, письмо, которое он держит у себя, и послужило причиной1скандала. Но почему его не отправили заказным, раз оно такое важное, как могли перепутать адрес? После долгих размышлений господин Ян пришел к выводу, что коммерсанты весьма небрежны к письмам. Да и почтальон, поскольку господин Мин довольно редко получает письма, прочел, должно быть, только адрес, а на фамилию не обратил внимания или вообще не знал, что здесь такой живет.
И тут господин Ян в полной мере почувствовал свое превосходство. Господин Мин – хапуга и негодяй, сам бог велел прочесть его письмо. Читать чужие письма, конечно, недостойно, но разве это понять господину Мину? А что, если он сам сюда придет? Будет неловко. Ян решился. Однако посылать письмо вторично не собирался, пусть даже оно очень важное. Лучше всего оставить его у себя. Это непорядочно, но кто велел господину Мину вести себя столь недостойно? Кто заставлял его ссориться с соседями? Мерзавцы должны нести наказание. Господин Ян вспомнил о винограде.
Но потом он снова изменил решение и на следующее утро опустил письмо в почтовый ящик, а вместе с ним и свое. Пусть знает негодяй, как вежливы и порядочны культурные люди. Он не надеялся на раскаяние соседа, просто хотел лишний раз подчеркнуть благородство образованных людей.
Между тем господин Мин приказал жене вытребовать письмо. Он знал уже, о чем оно, так как встретился с отправителем, знал также, как все уладить. Но нельзя было оставлять такое письмо в руках господина Яна. Дело в том, что господин Мин с дружком, воспользовавшись услугами иностранцев, провезли контрабандой какой-то товар. Об этом проведал хозяин Мина – тот самый разбогатевший на вере фанатик. В письме приятель как раз и просил Мина как-нибудь уладить дело.
Огласки письма господин Мин не боялся. Он презирал китайские власти и их законы. Ничего страшного, если бы китайцы и узнали о контрабанде. Боялся он другого: как бы господин Ян не передал этого письма иностранцам и не доказал таким образом его виновность. Сосед Ян дьявольски хитер и непременно полюбопытствует, что в письме, чтобы, навредить ему, Мину. Сам он пойти за письмом не может, потому что наверняка затеет драку с этим подонком. Господин Мин, как известно, ненавидел людей такого сорта.
Госпожа Мин наотрез отказалась идти за письмом. Что угодно, только не это. Пусть муж еще раз ее побьет, только бы не позориться перед Янами.
Госпожа Мин, сколько могла, оттягивала время. А когда муж ушел, она, убедившись, что соседей тоже нет дома, послала служанку к соседской прислуге.
Господин Ян отправил письма и был очень доволен собой. Он представлял, как будет раскаиваться сосед, прочтя столь вежливое послание, как восхищен будет достоинствами господина Яна и его образованностью.
Между тем иностранец,, у которого служил господин Мин, вызвал его и учинил допрос. Хорошо, что Мин успел повидаться с приятелем и теперь знал, как себя вести. Однако письмо не давало ему покоя. Досаднее всего было то, что оно, как на трех, попало в руки господина Яна. Но господин Мин покажет этому голодранцу!
Возвратясь домой, господин Мин первым делом поинтересовался, сходила ли жена за письмом. Но та была женщина не промах. Желая снять с себя вину, она заверила мужа, что соседи отказались вернуть письмо. Ну и разбушевался же тут господин Мин! Как посмел этот нищий учителишка тягаться с ним. самим господином Мином! О! Он тотчас же приказал детям взять приступом забор и вытоптать все цветы господина Яна. А там видно будет! Дети с радостью принялись за дело, и очень скоро от цветов не осталось и следа.
Как раз в тот момент, когда дети вернулись из дальнего похода, почтальон принес письма. Господин Мин испытал противоречивые чувства. Первое письмо принесло радость, поскольку осталось нераспечатанным, зато второе – новые страдания Он еще сильнее возненавидел этого голодранца. Только такая рвань может до тошноты разводить церемонии. Уже из-за одного этого стоило вытоптать все его цветы
Господин Ян возвращался домой в самом радужном настроении он возвратил письмо законному владельцу и отослал свое с очень деликатными советами. Все это, вне сомнения, растрогает господина Мина. Но, войдя во двор, господин Ян остолбенел. Там творилось что-то невообразимое: все растоптано, переломано. Двор напоминал свалку. Он знал, чьих это рук дело. Как быть? Надо сесть и спокойно все обдумать. Людям воспитанным не пристало действовать по первому побуждению, но совладать с собой он не мог. В нем забурлила, закипела кровь, и он потерял способность рассуждать. Сорвав с себя одежду, он схватил несколько увесистых камней и стал швырять их в окна соседей. Зазвенели разбитые стекла. Он знал, что так ему это не пройдет, но сердце ликовало от радости. А камни все летели и летели в окна, и Ян снова и снова слышал звон разбитого стекла. Он ни о чем не думал. Его переполняло чувство радости, удовлетворения, гордости. Этот вполне цивилизованный человек вдруг стал диким, ощутил в себе силу, отвагу. Ему не мешали никакие путы – жизнь обрела какой-то новый смысл.
Он чувствовал себя молодым, горячим, свободным и смелым.
Расколотив все стекла у соседей, господин Ян вошел в дом передохнуть. Он ждал господина Мина и был готов с ним драться. Чувства страха он не ведал. Курил, жадно затягиваясь, как боец, одержавший победу.
Время шло. Но у соседей царила тишина.
Господин Мин и не собирался никуда идти. Его сосед не вызывал в нем больше отвращения. Нельзя сказать, чтобы он радовался, глядя на разбитые стекла, но в какой-то степени это было ему приятно. Пожалуй, следует запретить детям лазить по чужим садам. Почему это раньше не пришло ему в голову? Вспомнил он также и о госпоже Ян. И в сердце его шевельнулась ненависть к господину Яну. Но ненависть и отвращение – он понял это только сейчас – вещи разные. В ненависти есть все же доля уважения.
На следующий день – это было воскресенье – господин Ян приводил в порядок цветник, а господин Мин вставлял стекла. Мир воцарился в Поднебесной. Люди, казалось, наконец поняли друг друга.

Лао Шэ, «Соседи»

@темы: Китай, Азия, Литература

---

Ат-Тайиб Салих | «Сезон паломничества на Север» [Отрывок]

[...]

Большой дом деда сложен не из камня и не из обожженного кирпича. Он — из земли, обыкновенной земли, вскармливающей пшеницу. Дом этот встает на краю поля, точно его продолжение. Во дворе растут смоковницы и акации. А на стенах дома, там, где они тронуты сыростью, зеленеют те же растения, что и на полях вокруг.
Внутри дом больше всего походил па лабиринт. Одному богу известно, как он строился. Во всяком случае, таким, как сейчас, он стал не за один год и даже не за десять лет. В нем было множество комнат, больших и маленьких. Они беспорядочно пристраивались к прежним, едва возникала нужда. Стоило деду прикопить — в доме прибавлялась еще одна комната. По мнению деда, деньги для того и нужны, чтобы строиться. Коридоров не полагалось — комнаты открывались одна в другую, а двери были такими низкими, что приходилось наклоняться, чтобы не стукнуться лбом о притолоку. В некоторых же двери вообще отсутствовали. Были комнаты с окнами и без окон, с гладкими стенами и стенами шершавыми оттого, что их оштукатурили смесью гравия, черной глины и кизяка. Потолки и стропила были из стволов и корневищ пальм и нильской акации, а кровля — из пальмовых листьев.
Летом дом был прохладным, а зимой теплым. На вид он казался непрочным, но только на вид, ибо прочность его была проверена самим временем.
Я вошел в калитку и огляделся. Огромный двор. Направо на подстилках сушатся финики и стручковый перец. Налево — мешки с пшеницей и бобами. Одни уже зашиты, другие стоят пока открытыми. В дальнем углу коза жадно ест ячмень, а у вымени пристроился козленок и сосет. Судьба дома неразрывно связана с полем. Зеленеет поле — в доме весело, опустошит засуха поля — в доме траур.
Запах дедова дома я узнаю среди всех запахов мира. Разве можно забыть эту смесь разнообразных ароматов — муки и стручкового перца, фиников и зерна, бобов, фасоли, верблюжьей колючки? И все тонут в благоухании ладана, который курится в большой жаровне.
Это благоухание постоянно напоминает мне, что дед — аскет, отказывавший себе буквально во всем, — не жалел никаких денег, когда дело касалось молитвенных принадлежностей. Огромный ковер, на котором дед молился и который служил ему одеялом в холодные ночи, был сшит из трех леопардовых шкур. Молитвенный чайник из меди с рисунком и насечкой стоял на большой тарелке, тоже медной. Предмет особой гордости деда — четки из сандалового дерева. Он перебирал их с нежностью, подносил к лицу и прижимал к щекам — сначала к левой, потом к правой — и с наслаждением вдыхал их запах.
Прищурив глаза, он погружался в воспоминания. Не приведи аллах кому-нибудь из внуков помешать ему в такие минуты. Тут он мог стукнуть четками по детской головке и крикнуть: «Пошел прочь, шайтан».
Молитвенный обряд, как и комнаты в доме или пальмы во дворе, имел свой смысл. Он тоже воскрешал прожитое.

[...]

Ат-Тайиб Салих, «Сезон паломничества на Север» ("Season of Migration to the North"), 1966.

@темы: Африка, Литература, Судан

---

«Мой отец пишет моей матери» | Ассия Джебар, «Любовь, фантазия»

***

Моя мать, как все женщины, проживавшие в ее городе, никогда не называла моего отца иначе, как арабским личным местоимением, соответствующим французскому "он". Поэтому каждая ее фраза, в которой глагол спрягался в третьем лице мужского рода единственного числа, а существительное отсутствовало, относилась, естественно, к ее супругу. Такая речь была характерна для любой замужней женщины от пятнадцати до шестидесяти лет, и только позднее, уже на склоне жизни, мужа, если он совершил паломничество в Мекку, можно было обозначать словом "хаджи".
Таким образом и большие, и маленькие, то есть женщины и девочки - ибо важные беседы всегда велись в женском кругу, - научились принимать как должное взаимное опущение имен супругов.
Через несколько лет после замужества моя мать постепенно выучилась французскому языку, беседуя, сначала, конечно, неуверенно, с женами коллег моего отца. В большинстве случаев эти пары приезжали из Франции и жили вроде нас в небольшом доме, предназначенном для учителей нашего селения.
Не знаю точно, с каких пор мать начала говорить: "Мой муж пришел или ушел… Я спрошу у мужа" и так далее. Зато я прекрасно помню, каким тоном она это говорила, помню и стеснение в материнском голосе; школьные построения ее фраз, старательная медлительность произношения были очевидны, хотя, приобщившись так поздно к французскому языку, моя мать делала быстрые успехи. А между тем я чувствовала, чего ей стоило преодолеть свою стыдливость и называть в разговоре моего отца без всяких обиняков.
А потом словно шлюз какой в ней прорвался, и это, возможно, отразилось на ее семейных отношениях. Много лет спустя, когда мы летом приезжали в свою деревню, мать, болтая по-арабски с родными и двоюродными сестрами, без всякого стеснения и даже с чувством некоторого превосходства, упоминая о муже - неслыханное новшество! - стала называть его по имени, неожиданно, вернее, сразу, хотела я сказать, отказавшись от всяких эвфемизмов и прочих словесных ухищрений. Однако со своими тетушками и пожилыми родственницами она продолжала следовать привычному пуризму, идя на откровенную уступку, и это понятно: такая свобода языка показалась бы престарелым благочестивым женщинам дерзостью или же неприличием…
Шли годы. И по мере того, как улучшалась французская речь матери, мне, девочке, которой тогда было уже лет десять-двенадцать, становилось ясно: родители мои в глазах всего женского населения становились парой - вещь по нашим понятиям поразительная! Еще более льстило моему самолюбию другое обстоятельство: когда моя мать рассказывала о мелких событиях нашей деревенской жизни, которая в глазах городской родни выглядела убогой, неизменно ощущалось незримое присутствие ее героя, он, казалось, возвышался над этими тайными сборищами женщин, запертых в отживших свое старозаветных двориках.
Мой отец, и только мой отец; остальные женщины никогда не осмеливались называть по имени мужчин, своих повелителей, проводивших весь день вне дома и возвращавшихся по вечерам в задумчивости, с низко опущенной головой. Все эти дядья, двоюродные братья, родственники по брачным узам как бы растворялись в общем понятии мужского рода, обезличиваясь в уничижительном беспристрастии, с которым намекали на их существование супруги.
Да, только мой отец… Слегка наклонив голову, мать спокойно произносила "Тахар", что - я очень рано узнала об этом-означало "чистый", и, даже когда ее собеседницы улыбались в смущении со снисходительным видом, мне казалось, что материнское лицо освещалось каким-то новым, благородным светом.
Едва уловимые изменения вторгались в эти гаремные беседы, однако уши мои улавливали лишь то, что еще более возвышало мою мать, делая ее непохожей на других. Благодаря тому что она никогда не забывала ввести его в круг этих негромких бесед, мой отец становился еще более чистым, чем предсказывало его имя!
Но вот однажды произошло событие, предвещавшее истинный перелом в наших отношениях. Событие весьма банальное для любого другого мира, но для нас по меньшей мере странное: во время особо длительного путешествия (кажется, из одного департамента в другой) отец решил написать моей матери - да-да, моей матери!
Он отправил открытку, написав на ней наискось своим вытянутым старательным почерком короткую фразу: "С наилучшими пожеланиями из этого далекого края" - или что-то вроде: "Все хорошо, я увидел новые для меня места"- и так далее, а внизу поставил свое имя. Я уверена, что в ту пору даже он не осмелился бы добавить в конце, перед подписью, какую-нибудь более интимную фразу, например: "Я думаю о вас" - и уж тем более: "Целую вас". Зато на другой стороне открытки, там, где пишется адрес, он написал "мадам", а вслед за тем имя и фамилию с добавлением - правда, теперь я в этом не совсем уверена - "и ее детям", то есть нам троим, из которых старшая я - мне тогда было около десяти лет…
Перелом свершился: мой отец своей собственной рукой написал на открытке, которая будет путешествовать по разным городам и попадет на глаза стольким мужчинам, включая и почтальона нашего поселка, к тому же почтальона - мусульманина, так вот отец осмелился написать фамилию своей жены, которую назвал на западный манер: "Мадам такая-то…"; а надо сказать, что любой местный житель - неважно, богатый или бедный, - поминал о жене и детях только лишь таким косвенным образом: "дом".
Итак, мой отец "написал" моей матери. Приехав к родным, та рассказала об этой открытке самым естественным тоном и совсем простыми словами. Она собиралась продолжить свой рассказ, поведать о практических трудностях, с которыми ей довелось столкнуться за долгих четыре или пять дней отсутствия мужа (хотя торговцы каждое утро присылали нам провизию, заранее, накануне отъезда, заказанную отцом). Ей хотелось посетовать на тяготы горожанки, очутившейся в деревне в полном одиночестве да еще с малыми детьми на руках… Но пораженные женщины, осознав небывалую новизну случившегося, воскликнули в один голос:
- Он тебе написал?
- Он поставил имя своей жены, и почтальон мог собственными глазами увидеть его? Какой стыд!..
- Он мог бы послать открытку на имя твоего сына, хотя бы из принципа, неважно, что твоему сыну всего семь или восемь лет!
Моя мать умолкла. Безусловно испытывая удовлетворение, польщенная, но безропотная. Возможно, ей стало вдруг неловко, может быть, она покраснела от смущения, Да, ее муж написал ей, ей лично!.. Только старшая дочь могла бы прочитать эту открытку, так ведь она девочка, какая же в таком случае разница: дочь или жена - неважно, чье имя поставить на открытке!
- Подумайте сами, теперь-то я умею читать по - французски!
Поистине это было самое смелое проявление любви. Стыдливость ее в эту минуту страдала. Однако втайне она чувствовала себя польщенной, тщеславие супруги одерживало верх.
Для меня, девчонки, внимательно следившей за всем происходящим, не прошли бесследно эти пересуды отсталых женщин. Тогда-то, мне кажется, и пробудилось во мне первое предчувствие возможного счастья, тайны, связывающей мужчину и женщину.
Мой отец осмелился "написать" моей матери. И тот, и другая - отец в письме, мать в разговорах, во время которых она без ложного стыда упоминала отныне о своем муже, - называли друг друга по имени, то есть, иными словами, открыто, не таясь, любили друг друга.

***

Ассия Джебар, «Любовь, фантазия» ("L’Amour, la fantasia"), 1985.

@темы: Африка, Женщины, Литература, Алжир